Глеб Загорий, совладелец одной из крупнейших фармкомпаний страны и депутат-миллионер, рассказывает о фармацевтической мафии и собственном влиянии на Минздрав
26.01.2016
Шесть лет назад 33?летний Глеб Загорий стал полноправным руководителем фармацевтической компании Дарница. До этого ее главой был его отец Владимир Загорий, советский инженер, превративший крупное госпредприятие в успешный семейный бизнес. В 2015 году Загорий-старший стал 22?м в списке 100 самых богатых украинцев с активами в $192 млн, по версии НВ.
Теперь Загорию-младшему 39, и он не просто совладелец Дарницы, но и ключевой персонаж отечественного фармрынка. Причем с нелучшей репутацией.
Оппоненты считают, что Глеб Загорий за спиной у главы Минздрава Александра Квиташвили монополизировал ведомство, лоббировав на пост замминистра Александру Павленко, юриста, некогда работавшую на Дарницу. Также Загория называют человеком, который влияет на весь рынок через “своих” чиновников в Госслужбе по лекарственным средствам и Государственном экспертном центре (ГЭЦ) — органах, без разрешения которых ни один препарат не попадает на полки аптек.
В адрес бизнесмена звучат и более острые обвинения. Его подозревают в связях с разыскиваемым Интерполом Виктором Зубрицким, организатором титушек. Кроме того, на заводе Дарницы в Киеве правоохранители проводили разыскные мероприятия в связи с похищением активистов Евромайдана Игоря Луценко и Юрия Вербицкого, найденного мертвым в лесу в январе 2014-го. А Филя Жебровская, собственница завода Фармак — одного из конкурентов Дарницы, обвиняла Загория-младшего в покушении на ее жизнь.
Весь этот шлейф обвинений не помешал бизнесмену в прошлом году стать депутатом от Блока Петра Порошенко (БПП).
Загорий-младший назначает интервью НВ ранним утром в дорогом ресторане Sauvage на Печерске, извиняясь, что все другие в это время еще закрыты. Во время разговора он много курит, спокойно отвечая на неприятные вопросы.
— Зачем долларовому миллионеру быть депутатом?
— Я вырос в жесткой производственной культуре и очень деятельный человек. Решение идти в политику принималось всей семьей. Мы хотим сделать свой вклад в изменения в стране и не собираемся никуда уезжать. И потом, человеку с бизнес-бэкграундом сложнее всего войти в политику — ему всегда будут вспоминать, что он пришел из бизнеса.
— Так зачем же вы пошли в парламент?
— Я знаком с Борисом Ложкиным [главой Администрации президента], мы приятели. Часто обсуждали и обсуждаем изменения в стране. И как?то он мне сказал: “Такие люди, как ты, должны быть в политике”.
— То есть вы оказались в БПП потому, что вам предложил Ложкин?
— Не совсем так. Ложкина я привел просто в качестве примера. В результате разговоров с разными людьми я понял, что такие люди, как я — представляющие большие трудовые коллективы, так называемая промышленная элита страны,— это фундамент для любой политической силы, то, без чего сложно строить экономически сильную Украину.
— Когда формировался список БПП, в него вошли разные люди. Например, герои АТО, Майдана и журналисты были лицом блока. Но в списке есть и те, кто финансировал кампанию БПП. Вас называют одним из них. Место в списке якобы стоило вам $5 млн.
— Я называю это нелепицами. Версий по цифрам я слышал три: 5, 7 и 10 миллионов. Я принимал решение на основании общения с людьми, которых я знал из бизнесовой сферы, к ним относится и президент. Я не скрываю, что до президентских выборов мы общались с ним. Скажу больше: мы продолжаем общаться и сейчас, хоть происходит это гораздо реже. Он ведь тоже из промышленности.
Смешно звучит: человек, который может быть выгоден в качестве члена предвыборного списка потому, что за ним коллектив, история успеха, еще и платил за это деньги. Это нелепо. Если даже представить, что какие?то деньги выдаются — не мной, а просто как явление в целом,— тогда это рассматривается бизнесменами как инвестиция.
— Именно. Которую нужно потом отбить.
— Как правило, еще и с избытком.
— Так и есть. Есть основания считать, что именно так бизнесмены и рассматривают такие инвестиции.
— Тогда возникает вопрос: где, на чем, как? Пока у меня это вызывает только улыбку. Могу утверждать, глядя в глаза: политика — это затратный проект. Я пошел в комитет по вопросам людей с инвалидностью, ветеранов и участников АТО. Он считается в Раде самым неблагодарным — это сумасшедший объем работы. В нашем комитете представить себе поток каких?либо денег невозможно.
— Михаил Саакашвили совсем недавно заявлял, что Минздрав всегда контролировали фармгруппы, и сейчас это делаете вы и ваша Дарница.
— Я не знаком лично с Саакашвили. И то, что он, не зная меня, не будучи никогда на предприятии, не понимая, о ком говорит, такое заявляет,— это достаточно серьезно.
Сейчас звучат высказывания о том, что Минздрав кем?то контролируется. Что такое контролируется? Это значит, что ты должен как минимум кого?то поставить в исполнительную власть. Я не знаю таких людей.
Второе — состояние дел в медицине на сегодня таково, что даже если и представить себе коррупционные схемы, то сверхденег там не заработаешь. Рынок фармацевтики в этом году должен быть где?то в пределах 45 млрд грн. Его уникальность в том, что 90?% формируется деньгами пациентов у кассы в аптеке. То есть Минздрав имеет непосредственное отношение всего к 10?% рынка.
Контролировать какие процессы можно в Минздраве? Чаще всего звучит понятие фармацевтической мафии в госзакупках. В министерстве все настолько плохо, что там больше не к чему прикоснуться. Интересны там только государственные деньги. История Дарницы никогда не была связана с госзакупками. Да, существуют группы людей, которые из года в год под разными именами в режиме различных соглашений участвуют в системе распределения госденег. Этих 10?% не так много.
— И сейчас это происходит?
— Частично, хотя тенденция избавления от подобных персоналий налицо. И это одна из заслуг сегодняшнего руководства Минздрава.
Я за то, чтобы закупки были прозрачными. Но я убежден: пока Минздрав будет через свой тендерный комитет проводить закупки, пусть на те же 4 млрд грн, которые составляют 10?% рынка, пока он будет пытаться управлять госкомпаниями, включая завод Индар по производству инсулина, спиртзаводами, санаториями, пока он будет иметь отношение к деньгам для реконструкции и строительства таких проектов, как Охматдет, у нас не взлетит никакая реформа. Минздрав должен устанавливать правила. Если убрать все, что касается финансов, тогда у нас есть шанс. У Квиташвили была такая идея. Почему не получилось, мне сложно судить.
— Кто зарабатывал на госзакупках?
— Это вопрос не о производителях. Мы говорим о персонажах, потому что коррупционные действия, как правило, сопряжены с картельными соглашениями. На самом деле персонажи одни и те же. Просто каждый год для тендеров создаются новые юридические лица, через которых пускаются деньги, делаются поставки. Потом они ликвидируются, и на следующий год появляются другие. Существует группа [президента Ассоциации производителей лекарств Украины Петра] Багрия, которая на системной основе участвует в тендерах.
— Замглавы Минздрава Александру Павленко, которая когда?то работала адвокатом Дарницы, называют вашим человеком в министерстве.
— Да, я знаю Александру Павленко. В какой?то период ее компания обслуживала ряд направлений Дарницы. Все взаимоотношения закончились еще в 2012 году. С Сашей я виделся один раз в этом году, она обратилась ко мне с личной просьбой. В Минздраве я в этом году вообще ни разу не был.
— Вы говорите, что едва ли не единственное, на чем зарабатывали в Минздраве, это госзакупки…
— Зарабатывать можно на чем? На деньгах.
— Можно на влиянии, на доступе к регуляторным механизмам. В структуре Минздрава существует Гослекслужба и ГЭЦ — два органа, которые регулируют доступ препаратов на рынок. Если ты фармпроизводитель, а ими руководят твои люди, то ты влияешь на то, какие препараты заходят в Украину.
— Первое: у меня нет возможности влиять на ГЭЦ. Это исключено. Второе. Я являюсь идеологическим противником политики, которую проводит ГЭЦ. Сегодня, по официальным статистическим данным, из всех продуктов, которые прошли через ГЭЦ,— входные ворота на рынок — 40?% составляют рецептурные препараты и 60?% безрецептурные. Мировая практика, предполагающая заботу государства о пациенте,— это 70?% рецептурных и 30?% безрецептурных. Потому что безрецептурные препараты применяются в режиме самолечения, без участия врача. Бизнес Дарницы связан с рецептурной группой. Я далек от этой всей иностранщины и некоторых отечественных компаний, которые просто заряжают деньги в телевизор и продают кто знает что.
Украине нужно повторить опыт развитых зарубежных стран — на законодательном уровне принять норму о том, что препараты, зарегистрированные по централизованной европейской процедуре, имеют упрощенную систему доступа на рынок. Обвинять меня, что я стою по другую сторону баррикад, некорректно.
— Проблема в том, что из?за действий Гослекслужбы и ГЭЦ, которые в разное время контролировали разные фармгруппы, украинский рынок был самым зарегулированным в Восточной Европе: на него было сложно зайти импортным препаратам, и это влияло на их доступность и цены.
— Либерализация любого слаборазвитого рынка ведет к уничтожению этого рынка и большей импортозависимости. У нас рынок слабо развит. Он импортозависим, потому что 65?% денежных средств уходят за рубеж.
— Как представитель отечественного бизнеса, вы защищаете производство, но не пациентов и их выбор.
— Я убежден, что Украина обладает уникальной возможностью снизить импортозависимость, потому что в Советском Союзе она была центром фармацевтики. Нам терять такое положение нельзя.
Зарегулированность фармрынка — это миф, о котором рассказывают те, кто хочет получить бесконтрольный доступ к нему. В этом году больше 7 млрд грн будет вложено в телевизионную рекламу препаратов. Вы понимаете, что все это закладывается потом в цену продукта и оплачивается пациентом? Это колоссальные деньги, почти 15?% стоимости всего рынка. Около 40?% в цене рекламируемого продукта занимает телереклама. Почему украинские лекарства не продаются в Европе?
— Там своих хватает.
— Нет. Это самые зарегулированные рынки. Во всех европейских странах существует единый свод законов, а медикаментозное обеспечение является элементом нацбезопасности. Его регулируют, как ядерное топливо.
— Зачем тогда Украина перепроверяет европейские препараты, прежде чем пустить их сюда?
— Если это препараты, зафиксированные в единой централизованной системе регистрации в Европе, я за то, чтобы они по ускоренной процедуре проходили регистрацию здесь и пациенты имели к ним доступ. Все остальное нужно перепроверять. Если я, украинский производитель, хочу продать что?то в Европе, ко мне приезжает минимум три комиссии, и это длится 2,5 года. И они правы, ведь должны быть уверены в качестве продукции. Вопрос: почему тогда в Украину можно привозить что?то просто так?
— Ваше имя связывают с разыскиваемым Интерполом Виктором Зубрицким по двум эпизодам — похищению Луценко и Вербицкого, которых пытали где?то в районе завода Дарница, и покушении на Филю Жебровскую. Какие у вас отношения с Зубрицким?
— По Жебровской. 2009 год. Мы назначаем собрание акционеров, одно из самых важных. Мой отец принял решение передать бразды управления предприятием мне. Это было психологически сложное решение и для него, и для меня, и для коллектива. И тут накануне собрания в печати появляется сообщение о покушении на Жебровскую. С ней в итоге все в порядке — жива, здорова, цела, там что?то попало в бюстгальтер, простите. Смешная история. Слишком похоже на инсценировку.
— Вы конфликтовали с ней?
— Никогда. Мы даже продуктово не пересекаемся. В этом и вопрос. Слишком нелогично все выглядит. Представить себе, что я [делаю это] накануне самого важного решения, когда ночь не спишь,— это же, знаете, как девушка замуж выходит, меняется вся жизнь. Но происходит все это. Правоохранительные органы проявляют ко мне интерес. Со мной проводят беседы в следственном управлении МВД.
Действительно, я знаю этого человека [Зубрицкого]. Мы познакомились бог знает когда, в 2007?м или 2008?м. Это была такая полтавская тусовка. Мы же родом из Полтавской области, ну и есть круг людей, уроженцев Полтавской области — мы периодически встречаемся. Но никаких интересов, проектов общих у нас не было и быть не может. Как он всплыл в деле Жебровской, мне сложно сказать.
Что касается дела Луценко. Еще в прошлом году у нас на заводе проводились следственные действия. Отрабатывали квадрат, где якобы их держали или пересаживали. Проверяли в том числе нас. Потом нашли этот объект. По-моему, гараж за территорией завода. Как дальше движется дело, мне сложно сказать.
— А вы, кстати, Майдан вообще поддерживали?
— А вы как думаете?
— Я не знаю.
— Ну, давайте порассуждаем.
— Тут лишь два ответа может быть — да или нет.
— Если бы я не поддерживал Майдан, на котором были Петр Порошенко, Юрий Луценко, с которым у меня дружеские отношения, Александр Третьяков, Борис Ложкин, Дмитрий Шимкив, Павел Петренко, то, наверное, я, во?первых, не продолжал бы дружить с ними, во?вторых, точно не прошел бы фейс-контроль в БПП и парламент.
Елена Трибушная.